«Мы такие же люди, как вы»
Омские сироты добиваются права жить, как все
«Коммерсантъ» от 02.05.2021, 10:01
В России почти 200 тыс. сирот старше 18 лет не обеспечены жильем, которое гарантировано им законом. Многие из них вынуждены жить в интернатах, потому что там можно зарегистрироваться, а без прописки они не могут получать базовые социальные, медицинские и образовательные услуги. Власти с 2015 года обещают реформировать интернаты, а общественные организации пытаются развивать сопровождаемое проживание для сирот, в том числе сирот с инвалидностью, но до сих пор такие проекты существуют только в крупных городах и делают их НКО. Чтобы забрать из интерната взрослых сирот, их надо где-то прописать. Часто сотрудники и руководители таких организаций прописывают их у себя дома. За это их могут обвинить по статье УК РФ о фиктивной регистрации, как это случилось в Омске.
«Государству проще засунуть меня в интернат, чем купить мне квартиру»
Ольга Черепанова и Александр Максимочкин живут вместе с 2017 года. Оба сироты, выросли в Кировском доме-интернате для детей с умственной отсталостью (ДДИ) в Омской области, после 18 перешли в психоневрологический интернат для взрослых, где и должны были состариться — все, как положено в российской системе социальной защиты. Но любая система дает сбой. Еще в ДДИ они познакомились со студенткой-дефектологом Викторией Марчевской, которая приходила к ним сначала волонтером, а потом устроилась в интернат штатным сотрудником. Эта дружба дала им шанс на жизнь «как у всех».
Виктория училась в десятом классе, когда переехала с матерью в Омск из Казахстана. «Мама устроилась в ДДИ медсестрой, и я часто приходила к ней на работу,— вспоминает она.— Для меня стало потрясением то, что есть дети, у которых нет семьи и которые так ужасно живут.
А мама мне сказала: «Рыдать не надо — если тебе их жалко, иди учись и помогай»».
Уволившись из интерната, она создала благотворительную организацию «Мир, в котором нет чужих. Мир равных возможностей». Снова стала волонтерить: посещала бывших подопечных, возила их в паломнические поездки, помогала решать бытовые проблемы.
Оля и Саша живут в обычной омской многоэтажке: снимают однокомнатную квартиру на девятом этаже. Тесная прихожая, уютная кухня, в комнате — стол с компьютером, шкаф и кровать, застеленная пледом. На пледе развалился кот. На стене в ванной комнате — постер с Эйфелевой башней.
Саша недавно пришел домой — он работает дворником в соседнем микрорайоне — и уже успел испечь пирог. Почти всю работу по дому он делает сам. У Ольги с рождения болезнь верхних конечностей: очень маленькие, неразвившиеся руки, так что делать домашнюю работу ей непросто. «Я умею,— говорит она.— Но Саша любит сам все делать».
Какие проблемы есть в региональных детских домах для детей с ментальной инвалидностью
«А Оля стихи читает — знаете как?» — улыбается Саша.
Оле 36, Саше 46. Оба попали в ДДИ из-за задержки развития, которая есть у большинства сирот, оставшихся в раннем детстве без родителей. «Умственную отсталость» таким детям часто пишут в медкартах, чтобы был легальный повод определить их из дома ребенка или из детского дома в ДДИ.
В школу они не ходили — тогда воспитанники таких учреждений считались необучаемыми. Но Оля с детства любит стихи: она запоминала наизусть все, что слышала от воспитателей, по телевизору, а потом — в кружке художественной самодеятельности. Кружок посещали дети, которые могли декламировать, петь и плясать на отчетных концертах для местных чиновников. Несмотря на то что Оля запоминала десятки стихов, никому в учреждении не приходило в голову, что она вполне обучаемая. Поэтому к 18 годам она не получила никакого образования.
В Омском ПНИ она познакомилась с Сашей.
— Ой, у нас была такая история,— смеется она.— Меня туда перевели с подругой Оксаной. Тогда в палате по 30 человек жили. Оксана меня защищала от всех. Она стала встречаться с Сашей. А я просто с ними везде ходила — такая троица была у нас. Потом у них отношения испортились, а я поняла, что Саша мне нравится. Но я никогда не сказала бы ему, я даже не мечтала. Думала: куда мне, я инвалид с такими руками.
— Было такое, что Олю обижали, а я за нее заступался,— говорит Саша.
— В детском доме я тоже влюблялась,— продолжает его жена.— Но как только скажу кому-то, что мне мальчик нравится,— его сразу куда-то переводили. А тут как-то само собой все вышло. Стали мы с Сашей вдвоем ходить.
Они сидят рядышком на кровати, взявшись за руки. За их спинами громко мурлычет растянувшийся на пледе кот.
— А хотите, я вам почитаю? — спрашивает Ольга. И, не дожидаясь ответа, встает, принимает театральную позу и произносит:
— Знаешь, так хочется жить? Утром проснуться и кофе сварить…
Декламирует она хорошо, эмоционально.
Саша смотрит на нее влюбленными глазами.
Потом она читает огромные отрывки из «Короля Лира» и сонеты Шекспира, говорит о том, что мечтает играть в театре и ездить на гастроли.
В 2017 году Оля и Саша обвенчались: Ольге купили белое платье, Саше — черный костюм. Теперь их свадебная фотография висит на стене в комнате. В интернате о венчании знали только директор и главный врач.
— Нам сказали: «Только тихо, не афишируйте, а то все захотят»,— вспоминает Ольга.
Как энтузиазм волонтеров сделал жизнь сироты с инвалидностью человеческой
Оформить брак в ЗАГСе они тогда не смогли: паспорта лежали в администрации, и жителям ПНИ их не отдавали. Но отдельную комнату им дали. А через год, когда при интернате открылся небольшой коттедж тренировочного проживания, Сашу и Олю перевели туда.
— Это тоже на территории интерната, но там хотя бы огород был, можно было что-то сажать,— говорит Саша.
В 2019 году у Ольги испортились отношения с персоналом.
— У меня уже была семья, и я хотела жить для своей семьи,— объясняет она.— Но у меня даже паспорта не было. На банковские карточки нам переводили по 3 тыс. из наших инвалидных пенсий, остальное забирал интернат (по закону 75% от дохода жителя интерната забирает государство на его обслуживание.— “Ъ”). Соцработник стала против меня людей настраивать. Все говорила, что я неадекватная, что я кричу, ругаюсь.
— А все соседи наши говорили, что Оля ответственная и спокойная,— поддерживает жену Саша.
Кто-то из персонала сказал Ольге, что ее хотят отправить в психушку за ссоры с соцработником.
— И я попросила Викторию: «Помоги, у меня семья, я хочу пожить, как живет каждый нормальный человек»,— вспоминает Ольга.
— Знаете, почему я не люблю слово «психоневрологический»? Если так говорят, значит, ты уже никто. А мы такие же люди, как вы.
Просто так распорядилась судьба, что у нас ничего нет: ни семьи, ни дома. Мы имели право на квартиры как сироты, но нам об этом даже никто не сказал. В 18 мне дали путевку в ПНИ — и все. Диагнозы нам дописывали, чтобы оформить в интернат. Ну какая у меня умственная отсталость? В чем она проявляется?
Несомненно, на свободе Олю и Сашу ждали сложности: у них не было опыта самостоятельной жизни, они не имели базовых знаний о мире. «Раньше всех детей в ДДИ считали необучаемыми, теперь такого термина нет — обучаемые все, но эти-то ребята уже выросли, у них навыки не сформировались,— рассуждает Виктория Марчевская.— Когда я решила помочь ребятам выйти из интерната, я, конечно, понимала, что им нужно образование. Но в этом возрасте найти вечернюю школу для людей с особенностями трудно. Нам повезло: у нас в городе есть вечерняя школа для слабослышащих, а у ребят были проблемы со слухом — вот их туда взяли».
Как дееспособные граждане Саша и Оля ушли из интерната, просто забрав свои документы. «Директор говорил, что должна быть комиссия, которая определит, могут ли они жить самостоятельно,— вспоминает Виктория,— но я ему объяснила, что они дееспособные люди и имеют право уйти, когда хотят». На практике такая комиссия в регионах проводится, чтобы выходящему из интерната гражданину предоставили социальное жилье. Но в Омске шансы получить от государства квартиру ничтожно малы. Поэтому Саша с Олей решили просто арендовать квартиру. «Главная проблема была с пропиской,— рассказывает Оля.— Без прописки у нас ни к врачу не попадешь, ни образование не получишь. А я мечтала отучиться в школе, поступить в театральное». Виктория прописала их у себя в частном доме. Несколько месяцев они жили у Виктории и искали жилье: владельцы квартир, узнав, что у Оли и Саши инвалидность, отказывались заключать сделки. Когда они уже отчаялись, им снова повезло: квартиру сдал человек, который раньше работал в детском интернате и помнил Олю. Одновременно с поиском жилья Виктория отвела подопечных в поликлинику, где выяснилось, что у Оли катаракта и один глаз вообще не видит. «У меня с детства глаз не видел, я говорила в интернате, но мне не верили»,— говорит она. В 2019 год ей сделали операцию по замене хрусталика, а после полного обследования заменили 2-ю группу инвалидности на 1-ю. «В больнице у меня спросили: «Почему у вас 2-я группа? У вас по рукам должна быть 1-я»,— вспоминает Оля.— По 1-й группе пенсия больше».
Почему некоммерческим организациям все труднее работать в России
Они решили не регистрировать брак в ЗАГСе, пока им не выделят положенное по закону жилье. Никакой помощи от государства они не получают — считают, что соцработник им не нужен, потому что их поддерживает Вика: и с учебой, и с планированием бюджета, и с медициной.
«Государству проще засунуть меня в интернат за 40 тыс. в месяц (примерно столько платит региональный бюджет за обслуживание одного человека в ПНИ.— “Ъ”), чем купить мне за 1,5 млн квартиру,— говорит Оля.— Надежды на государство у меня мало».
«Это мой диван? Мой? И моя комната?»
В другой квартире в пятиэтажке на окраине Омска живут Галя и Аня. Галя Балакирева была совсем маленькой, когда Виктория увидела ее в детском интернате: «Она еще только ползала, совсем крошечная. Я очень хорошо ее помню, я тогда только пришла работать. А когда она выросла, я к ней в ПНИ приходила — помню, первый раз пришла, а там высокий бетонный забор, контрольно-пропускной пункт, как будто в тюрьму идешь».
В конце 2020 года Галя ушла из интерната к Вике, а потом сняла квартиру.
Галя — молчаливая, темноволосая девушка с красивыми глазами. О себе она ничего не рассказывает, но очень внимательно следит за моими движениями и выражением лица — и даже пытается прочесть мои записи в блокноте.
— А вы правда из Москвы приехали? — спрашивает она меня.— На самолете прям летели?
Показывает свою комнату: девичьи занавески и много рукодельных картин в мозаичной технике. Потом мы идем в комнату Ани, Галя садится рядом со мной на диван и берет на руки кошку породы сфинкс.
Аня — коротко стриженная, худенькая, похожая на парня — сидит за столом в своей комнате и, немного сутулясь, что-то рисует. Оля Черепанова рассказала мне, что Аня — талантливая художница, но в интернате ей редко удавалось рисовать. «Аня много работала: копала огороды санитаркам,— рассказывала Ольга.— А кто откажется? Это хоть какая-то работа. А те рассчитывались не деньгами, а бутылками. Аня стала выпивать, иногда уходила из интерната, по три дня ее не было. Один раз ее нашли, отвезли в психушку, лишили дееспособности. Но она очень верная. Если прикипит к человеку — никуда не уйдет».
Нюта Федермессер о том, почему нельзя откладывать принятие закона о распределенной опеке
Четыре года назад Аню устроили в приемную семью. В регионе практикуется устройство взрослых недееспособных граждан в приемные семьи — по словам Ольги Черепановой, ее подруга Оксана тоже живет в такой семье: «Работает там поваром». Аня попала в настоящее рабство.
— Летом ходила в лес за ягодами, продавала на дороге, деньги хозяевам приносила. Они деньги забирали, пенсию тоже забирали. Сначала кормили нормально. Потом началось: «не заработала», «ешь, что дают», «плохо работаешь». А давали две картошки и яйцо. Один раз поешь в день — и молчи. Огород полоть — чтоб ни травинки не было. Осталась трава — иди работай,— вспоминает она.— Летом я весь день в огороде, у меня кожа черная от солнца.
Осенью и зимой привезут полную машину чурок (пней для распилки на дрова.— “Ъ”) — разгружай. Не успела разгрузить — побили. Чуть что не так — бьют головой об холодильник.
— Никто не проверял, как вы живете? — спрашиваю я.
— Нет,— Аня продолжает рисовать, в ее голосе нет эмоций.— Из опеки приходили — во дворе постоят, в дом ни разу не зашли. Говорили, что у хозяев моих там знакомые.
После очередной разгрузки дров, когда Аню побили, она выскочила со двора и побежала по дороге. «Это в феврале было, она бежала в одной кофте и кроссовках,— рассказывает Виктория Марчевская.— Ее увидела сотрудница из Андреевского ПНИ, она ехала с работы, а Аня туда к ним бежала. Позвонила мне, говорит: «Помогите, куда ее девать? Она кричит, что хочет повеситься. В ПНИ не возьмут — путевку ждать надо». Это был вечер, мне так страшно стало, я не понимала, что делать».
Виктория Марчевская (в центре) поддерживает молодых людей, выросших в интернате, дав им шанс на самостоятельную жизнь
Фото: Ольга Алленова / Коммерсантъ
Виктория связалась с Минтрудом и органами опеки в Омске. «В министерстве при мне стали обзванивать всех, кто мог бы быстро принять Аню, я на громкой связи была, слышала, что мест нигде нет. Еще и пятница была, вечер. Даже в обитель звонили. Потом в опеке мне предложили: «Может, вы у себя ее оставите пока? Мы на вас оформим временную опеку». Я ее забрала, оформила опеку, прописала».
Семья, из которой сбежала Аня, сообщила в полицию о ее исчезновении только в марте.
— Они знали, что я убежала в феврале,— говорит Аня.— Но никуда не звонили. Получили мою пенсию в марте и на следующий день в полицию заявили, что я пропала.
— Ко мне следователь пришел,— вспоминает Вика,— опросил Аню, я ему объяснила, что она никуда не пропадала, органы опеки все знали. Следователь — хороший человек оказался, все понял. Показал мне фотографию того дома, где Аня жила. Аня на полу там спала, у нее своей комнаты не было, все в одном помещении находились. Потом нас повезли на встречу с этой женщиной, хозяйкой дома. Следователь спрашивает Аню: «Ты где жить хочешь?» Аня говорит: «Я хочу жить у Виктории Марчевской». Женщина эта говорит: «Конечно, раскормили ее, разодели, она к нам не пойдет». А я говорю: «Так и вы могли бы кормить и одевать. Она у вас четыре года жила в той одежде, которую ей еще в интернате выдали».
Какую замену психоневрологическим интернатам нашли в Псковской области
— Я тоже жила в этой семье,— неожиданно говорит Галя.— Эта хозяйка все время недовольная. Огород прополешь — плохо. Двор метешь — плохо, орет. Я там две недели прожила и сказала: верните меня назад в интернат, а не вернете — сама уйду.
Аня хотела бы стать художником, а Галя воспитателей, но в России люди с инвалидностью не могут получить такие профессии
Фото: Ольга Алленова / Коммерсантъ
Виктория с Аней собирают документы и готовятся к врачебной комиссии: они надеются вернуть девушке дееспособность. Чтобы Аня научилась жить самостоятельно, было решено поселить ее в квартире вместе с Галей. Виктория навещает их каждый день. Благотворители собрали для Ани одежду и купили ей диван. В тот день, когда Аня приехала вместе с Викторией в новую квартиру, привезли и диван, и меланхоличная Аня закричала: «Это мой диван? Мой? И моя комната?» Они вспоминают это со смехом.
«Я хотел повеситься, утопиться, убиться»
Высокий парень в тюбетейке, без рук встречает нас у подъезда широкой улыбкой: «Добро пожаловать, заходите, мы уже стол накрыли. Меня зовут Серик. В крещенье — Сергий». Вместе с нами сюда пришли Галя, Аня и Оля с Сашей. Они часто собираются такой компанией: ходят в храм, отмечают дни рожденья и праздники, обсуждают проблемы.
Серик Отынчинов любит петь, рассказывает в Тик Токе о своей жизни и мечтает о путешествиях
Фото: Ольга Алленова / Коммерсантъ
В гостиной перед диваном — низкий столик, на котором стоят красивые восточные пиалы и вазочка с конфетами. Сосед Серика Андрей разливает ароматный чай. Третий житель квартиры Дима лежит в больнице: ему сделали плановую операцию. Виктория звонит ему по видеосвязи, рассказывает о нашей встрече. Дима улыбается и говорит, что скучает по дому.
Андрей Схаугье родился и до 10 лет жил в Анадыре. Когда там закрыли детский дом, его перевели в Омскую область в Алексеевский детский дом. В 17 лет он снова сменил место жительства: детский дом расформировали, и Андрея перевели в Кировский ДДИ. А в 18 — в ПНИ, где он прожил более 10 лет.
Глядя на этого доброжелательного, улыбчивого парня, трудно себе представить, что только в прошлом году у него появился настоящий дом.
Уйдя из интерната, Андрей и Серик сняли квартиру на двоих — хозяин имел большой долг и договорился с парнями, что те будут его погашать. В тот день, когда они внесли последний взнос по долгу хозяина, тот позвонил им и сказал, что они должны освободить квартиру до 23 часов.
— Мы не знали, что делать,— вспоминает Андрей.— Позвонили Виктории Александровне, она кинула клич, нашли эту квартиру.
— Нам просто повезло,— говорит Виктория.— Оказалось, что партнер нашего фонда уезжает в другой город и квартира остается пустой.
Можно ли реформировать интернаты для детей с умственной отсталостью
Серик Отынчинов тоже всю жизнь провел в интернатах.
— Я попал в Кировский ДДИ в 1998 году,— вспоминает он.— Там была психиатр, она гнобила всех. Пичкала нас препаратами. Я хотел повеситься, утопиться, убиться.
— Неужели так плохо там было? — уточняю я.
— Там ад,— тихо говорит Галя.
Эта тема тяжелая. Все сироты, кого я спрашивала здесь об их жизни в интернатах, напрягались, отвечали односложно, уходили от ответа. Так ведут себя травмированные люди, которых просят вспомнить о травме.
— Никому нельзя было рассказать о том, как мы живем,— говорит Серик.
— Помню, придет какая-то комиссия, а нас, самых шумных, в раздевалке закрывают, связывают. Комиссии в раздевалку не ходят. Мне 6 лет было, меня наказывали голодом. На веранду посадят, я плачу, а мне сверху в окно яблоко кто-то кидает.
Он участвовал в соревнованиях по футболу, выигрывал призы, но часто дрался и протестовал.
— Когда мы выросли и стали знать свои права, нам делали уколы аминазина,— продолжает Серик.— Это знаете, что такое — когда ты весь как будто скованный, язык отваливается, под себя ходишь. Страшнее ничего не знаю.
Галя опускает голову и закрывает лицо руками.
В 17 лет его лишили дееспособности — за плохое поведение. Потом перевели в ПНИ, а через какое-то время взяли в приемную семью. «Я-то согласился,— говорит Серик.— Мне было все равно, куда идти — только бы из интерната». В семье он не прижился:
— Там жила больная девушка, родители хотели, чтобы у нее был друг — вот меня к ней и взяли. Но она все время дралась и кричала. Я не смог, вернулся в интернат. Я уже тогда знал, что хочу выйти и жить сам.
Он стал добиваться восстановления дееспособности, интернат ему помог. «Всем было очевидно, что его лишили дееспособности несправедливо,— объясняет Виктория.— Он прекрасно разбирается в жизни, умеет себя обслуживать». Суд иск удовлетворил.
Серик говорит, что сейчас, после всего пережитого, считает себя счастливым.
— Я могу есть все, что я не ел раньше,— перечисляет он.— Я могу ходить в магазин, тратить свою пенсию, как хочу. Черепаху купил. Рыбки у меня. И кошка, я ее кормлю. Иди сюда, Кроха,— зовет он домашнего зверя.
Вторая кошка, Симба, спит в ногах у Андрея.
Как Нюта Федермессер провела неделю в региональном ПНИ
Серик — звезда TikTok, у него более 30 тыс. подписчиков. Там он рассказывает о своей жизни, показывает, как вяжет носки, готовит еду, моет посуду — ногами. Как сочиняет музыку, поет песни. Петь любят все — это увлечение сближает их еще больше. Вот и сейчас Андрей задергивает шторы, в комнате воцаряется полумрак, Галя берет микрофон и вместе с Сериком поет песню «Мы просто другие», а потом к ним присоединяется Андрей, и они поют про Сережку с Малой Бронной и Витьку с Моховой.
— А вы видели эту Малую Бронную? — спрашивает меня Галя.
За квартиру парни платят 12 тыс. руб. в месяц. На остальные деньги живут. У Серика 1-я группа инвалидности, у Андрея и Димы — 2-я. Их пенсии — от 14 тыс. до 19 тыс. руб.
— Была бы у меня своя квартира,— говорит Серик.— Я бы мог путешествовать. Пенсию бы копил. Я нигде не был.
— И я,— смотрит на меня умоляющими глазами Галя.— Я очень хочу квартиру.
В Омской области только очередь из многодетных семей на социальное жилье насчитывает 8 тыс. человек, а в сиротской очереди на жилье — еще около 7 тыс. Перед Сериком в очереди 2 тыс. человек. В регионе сегодня не исполнено около 1,5 тыс. судебных решений о предоставлении жилья сиротам — в бюджете на это нет денег. Недавно местные депутаты приняли закон, по которому застройщики обязаны отдавать 5% жилья для социальных категорий. Но строят в регионе мало, так что в ближайшее десятилетие у бывших жителей ПНИ мало шансов на путешествия.
Они могли бы — и очень хотят — работать. Галя хочет стать воспитателем в детском саду, Серик — психологом, Аня — художником. Но с их диагнозами получить такие профессии, а потом работу в России невозможно. Все, что им остается,— неквалифицированный физический труд, но даже на такую работу устроиться трудно, учитывая их диагнозы.
«Я даже не знаю, как море пахнет»
— У ребят нет проблем в быту,— говорит Виктория Марчевская.— Но им нужна постоянная поддержка во всех вопросах, где они сталкиваются с системой. Они не смогли сами встать в очередь на квартиру, мы вместе ходили по инстанциям. У Гали в свидетельстве о рождении и в документах из роддома разница в одну букву, так у нее не принимают документы, чтобы поставить в очередь на квартиру. Сейчас мы ждем, чтобы суд внес изменения в архивные данные. Сами ребята не смогли бы через такие процедуры пройти. На них голос повысят — они теряются.
За последние годы Виктория Марчевская помогла 28 жителям интернатов — выйти на свободу, снять жилье. Часть из них не имеют прописки, а значит, не могут получать медицинские и социальные услуги. Ей звонят по любым вопросам днем и ночью, она успокаивает, поддерживает, решает проблемы. Несколько лет назад Виктория потеряла ребенка, живет с пожилой матерью, находит утешение в церкви и помощи своим подопечным.
Почему реформа психоневрологических интернатов невозможна без создания системы долговременного ухода за пожилыми и инвалидами
К началу года она зарегистрировала у себя дома семь человек, ранее живших в ПНИ. В конце марта начальник паспортного стола Ленинского района Омска сообщила в полицию, что Марчевская фиктивно регистрирует у себя людей. В отношении Виктории начали проверку по ст. 322.2 УК РФ. 26 марта вечером к ней домой, а затем и к ее подопечным пришла полиция.
«Меня утром из больницы выписали, а вечером нагрянула полиция,— вспоминает Ольга Черепанова.— Все сфотографировали у нас дома, вопросы задавали. Потом к другим ребятам поехали. Вели себя очень вежливо. Я им сказала: у Вики мы жили, часто бываем в гостях, на выходные ездим». В квартиру, где живет Аня, пришли и сотрудники опеки: сфотографировали квартиру, содержимое холодильника.
— Если с Викой что-то случится, нас опять в интернат вернут,— говорит Саша.— Мы не хотим. Там одни запреты. Жизни там нет.
— Никто не вернет вас в интернат,— обещает им Виктория.— Не надо бояться.
Но они боятся — очень. Галя перестала спать ночью и вздрагивает от звуков в подъезде. Аня все время спрашивает, что с ней будет, когда ее «заберут у Вики».
Андрей и Серик сердятся, когда их друзья заводят разговор о возможном возвращении в ПНИ. «Ни за что,— говорит Андрей. Я свои права знаю, меня никто туда не вернет»,— убежден Серик.
— Я хочу увидеть мир,— говорит Ольга.— Я хочу поехать с Сашей на море. Я даже не знаю, как море пахнет. Мечтаю поехать в Москву, Санкт-Петербург, Калининград. А вот когда мне будет 80 лет — тогда можно и в интернат.
«Больше всего на свете они боятся вернуться в интернат»
В начале апреля автор проекта ОНФ «Регион заботы» Нюта Федермессер, узнав о преследовании Виктории Марчевской, отправилась ее спасать. Договорилась о встрече с региональной властью, местными НКО, а также с самой Марчевской и ее подопечными. 10 апреля, когда мы с Федермессер и ее командой прилетели в Омск, правоохранительные органы сообщили, что закончили проверку в отношении Марчевской и отказали в возбуждении уголовного дела.
На встрече в правительстве Нюта Федермессер объяснила, что социальная политика в России меняется «в сторону человека», появляются альтернативы ПНИ и чем активнее регион развивает эти альтернативы, тем для него лучше. Глава областного минтруда Владимир Куприянов рассказал, что альтернативы есть. По его словам, в местные ПНИ нет очередей, потому что в регионе достаточно негосударственных организаций, оказывающих стационарные социальные услуги, например коммерческие пансионаты для пожилых. Также в области существуют приемные семьи для взрослых недееспособных граждан. Только из одного Омского ПНИ за последние десять лет в семьи передано 200 человек. Как пояснил министр, за нарушениями прав подопечных в приемных семьях следят органы опеки и у властей не было информации о таких нарушениях. Чиновник также рассказал, что дал поручение проверить каждую приемную семью, где живут взрослые недееспособные граждане.
Елена Альшанская о реформе сиротских организаций
— Сопровождаемое проживание — это более прозрачная форма сопровождения, чем приемные семьи для взрослых,— сказала ему Нюта Федермессер.— Развивать надо и то и другое.
К слову, еще пять лет назад в регионе было 280 приемных семей для взрослых, сейчас осталось 160. Видимо, идея устраивать взрослых людей с особенностями развития в чужие семьи оказалась не самой удачной.
Сопровождаемого проживания в Омске нет, за исключением тех случаев, о которых рассказано выше. Такое положение характерно не только для Омска, но и для большинства российских регионов — прежде всего потому, что эта форма поддержки людей с особенностями развития до сих пор не закреплена законодательно.
Нюта Федермессер считает, что в ближайшие годы ситуация изменится — слишком высок запрос на сопровождаемое проживание и со стороны родительского сообщества, и со стороны взрослых людей, живущих в ПНИ, и со стороны третьего сектора.
«Сегодня законодательство так устроено, что во многих регионах вывести людей из интерната можно, только зарегистрировав их дома у сотрудников НКО,— объяснила Нюта Федермессер.
— Мы очень ждем принятия закона о распределенной опеке, который позволит решить и эти вопросы. Но надо идти навстречу людям в таких благородных делах уже сейчас. Виктория Марчевская одна развивает сопровождаемое проживание — а в столицах этим занимаются крупные фонды. И ее подопечные ребята — потрясающие, творческие. Больше всего на свете они боятся вернуться в интернат. Не лишайте их шанса на счастливую жизнь». По ее словам, сейчас 20 человек, покинувших ПНИ и живущих в Омске, не имеют регистрации по месту жительства. «Они никак не защищены, хотя они жители вашего региона,— напомнила Федермессер.— Помогите им с регистрацией. Без регистрации они теряют все льготы, все возможности, которые дает ОМС».
Представитель минобразования Оксана Груздева предложила зарегистрировать взрослых сирот, покинувших ПНИ, в центре тренировочного проживания при адаптационной школе-интернате в Омске. «Главное, чтобы эта прописка не стала поводом для возвращения ребят в интернат»,— отметила Нюта Федермессер. Оксана Груздева сказала, что такого не будет.
Жилье для сирот — огромная проблема не только для Омска, но и для всей страны. В России более 200 тыс. сирот старше 18 лет не обеспечены жильем, которое положено им по закону. Часть сирот вынуждены жить в интернатах просто потому, что им некуда идти.
Мария Островская о реформе психоневрологических интернатов
18 апреля Следственный комитет РФ предложил временно регистрировать сирот, не получивших жилье, в администрациях муниципальных органов власти, то есть в нежилых помещениях. По словам представителя СКР Светланы Петренко, при участии ведомства уже разработан соответствующий проект изменений в федеральные законы.
Но даже если такой закон будет принят, интересы людей, живущих в ПНИ, он затронет в последнюю очередь.
Реформа системы психоневрологических интернатов, объявленная Минтрудом еще пять лет назад, по сути, так и не началась. В 2019 году вице-премьер по социальным вопросам Татьяна Голикова поручила Центру имени Сербского провести обследование всех граждан, живущих в российских ПНИ, чтобы выяснить, сколько из них могли бы жить самостоятельно при сопровождении. Специалисты центра несколько месяцев ездили по регионам, но вместо того, чтобы выполнить поставленную перед ними задачу, давали рекомендации о лишении дееспособности. Только в Омске ими были обследованы 900 человек и в отношении 810 из них даны рекомендации о лишении дееспособности. В правительстве региона эти рекомендации называют «жесткими», но их выполнили практически полностью, ведь они воспринимались как поручения из федерального центра. Только в 16 случаях омские суды отказали в удовлетворении таких исков.
Вернуть дееспособность в России сложно, а без поддержки юриста или опытного специалиста — практически невозможно. Чтобы вывести из интерната недееспособного гражданина, кто-то должен взять его под опеку и зарегистрировать по месту жительства. Без закона о распределенной опеке системно выводить недееспособных людей на волю не получится. А без выстроенной системы сопровождения, реабилитации, доступного социального жилья это не удастся и в отношении дееспособных.
Сегодня шанс на свободу сиротам из интернатов могут дать только НКО, сотрудники которых вроде Виктории Марчевской готовы брать на себя опекунство и регистрацию подопечных. Но масштабным это движение не будет — слишком высоки риски, а Нюты Федермессер на всех не хватит.
